ГУМАННОСТЬ
Месяц назад была громкая история: правительство обнаружило, что заразные приспособились использовать несколько частот для собственных нужд. Нам удалось перехватить и расшифровать несколько важных сообщений, что привело к победоносному рейду на Чикаго и аресту полудюжины руководящих лиц заразных. Один из них был повинен в организации взрыва в Вашингтоне прошлой осенью. При взрыве погибло двадцать семь человек, в том числе мать с ребенком.
Я радовалась, когда этих заразных казнили. Некоторые возмущались, что инъекция смертельного препарата — слишком гуманно для осужденных террористов, но я видела в этом важное послание: мы не злы. Мы рассудительны и сострадательны. Мы выступаем за справедливость, структурность и организацию.
А противостоят нам неисцеленные, несущие хаос.
МУЖ, ПОДОБРАННЫЙ СИСТЕМОЙ
— Если ты снова туда пойдешь, тебе несдобровать, — говорит он.
Я заставляю себя смотреть ему в глаза.
— Это предупреждение или угроза?
— Это обещание. — Его губы изгибаются в подобии улыбки. — Если ты не со мной, значит, ты против меня. А терпимость не входит в число моих добродетелей. Касси сказала бы тебе об этом, но, боюсь, она сейчас не склонна давать аудиенцию. — Он издает резкий смешок.
— Что… что ты имеешь в виду? — Я изо всех сил стараюсь скрыть дрожь в голосе.
Фред снова прищуривается. Я стою, затаив дыхание. На мгновение мне кажется, что он сейчас признается, что он с ней сделал и где она. Но он просто говорит:
— Я не позволю тебе разрушить то, над чем я столько трудился. Ты будешь слушаться меня.
— Я твоя пара, — произношу я. — А не твоя собака.
Это происходит молниеносно. Фред преодолевает разделяющее нас расстояние, и вот уже его рука сжимает мне горло, и я ощущаю на лице его дыхание. Меня охватывает паника, тяжелая, непроглядная. Слюна скапливается у меня в горле. Нечем дышать.
Глаза Фреда, каменные и непроницаемые, наплывают на меня.
— Ты права, — говорит он. Он абсолютно спокоен теперь, когда его пальцы сомкнулись на моем горле. Я не вижу ничего, кроме его глаз. На мгновение все темнеет, я моргаю, и он снова передо мной, смотрит на меня, говорит убаюкивающе:
— Ты — не моя собака. Но ты все равно научишься сидеть, когда я приказываю. Ты все равно научишься повиноваться.
БОТ ВЫСОКОГО ПОЛЁТА
— Знаешь, каким он был в детстве? Он любил заманивать соседских котов к себе во двор — наливал им молока, кормил рыбой, завоевывал их доверие. А потом травил их. Ему нравилось видеть, как они умирают.
Комната словно становится еще меньше; в ней нечем дышать.
Касси снова смотрит на меня. Ее спокойный, твердый взгляд приводит меня в замешательство. Я заставляю себя не отводить глаза.
— Он и меня отравил, — говорит Касси. — Я болела месяцами. В конце концов, он сказал мне. Рицин в кофе. Ровно столько, чтобы уложить меня в кровать, сделать зависимой. Он сказал мне об этом, чтобы я знала, на что он способен. — Касси делает паузу. — Видишь ли, он и собственного отца убил.
Впервые у меня возникает сомнение: а может, она все-таки, несмотря ни на что, сумасшедшая? Возможно медсестра нрава и она тут на всех основаниях? Эта идея приносит избавление.
— Отец Фреда умер во время беспорядков, — говорю я. — Его убили заразные.
Касси смотрит на меня с жалостью.
— Я знаю. — И, словно прочитав мои мысли, добавляет: — У меня есть глаза и уши. Медсестры болтают. И, конечно, я была в старом крыле, когда взорвались бомбы. — Она смотрит на свои руки. — Три сотни заключенных сбежали. Еще десяток были убиты. Мне не повезло присоединиться ни к одним, ни к другим.
— Но при чем тут Фред? — спрашиваю я. В моем голосе проскальзывают скулящие нотки.
— При всем, — говорит Касси. Голос ее делается резок. — Фред хотел беспорядков. Он хотел, чтобы в ход пошли бомбы. Он работал совместно с заразными — помогал им все спланировать.
О ДИВНЫЙ НОВЫЙ МИР!
Дом Харгроувов сияет огнями. Когда наша машина сворачивает на подъездную дорожку, у меня возникает ощущение, будто это огромный корабль сел на мель. Во всех до единого окнах горит свет. Между деревьями во дворе натянуты миниатюрные гирлянды, светящиеся белым, и ими же украшен гребень крыши.
Конечно, свет не имеет никакого отношения к празднику. Это — демонстрация могущества. Мы будем владеть энергией, контролировать ее, обладать ею и даже тратить впустую, — а другие будут чахнуть в темноте, исходить потом летом и коченеть, как только похолодает.
— Правда, чудесно, Хана? — произносит моя мать, когда из темноты возникают слуги в темных костюмах и открывают дверцы машины.
БЕЗОПАСНОСТЬ ДЛЯ БЫДЛА
И богатые все богатеют, а бедных тем временем загоняют в тесные переулки и переполненные квартиры, и им говорят, что их защищают, и обещают им, что за терпение они получат вознаграждение на небесах. Рабство, именуемое безопасностью.
«ЖЕНСКАЯ ДРУЖБА»
— У тебя было все! — Я не могу сдержаться и повышаю голос. Гнев вибрирует и течет сквозь меня потоком. — Идеальная жизнь. Идеальные оценки. Да все! — Я указываю на чистейшую кухню, на солнце, льющееся на мрамор подобно брызгам масла. — А у меня не было ничего. Он был единственным, что у меня было. Моим единственным… Отвращение подступает к горлу, и я делаю шаг вперед, стиснув кулаки, ослепнув от гнева. Почему ты не могла позволить мне иметь это? Почему тебе потребовалось это отнять? Почему ты всегда берешь все?
— Я же тебе сказала, что я сожалею, — механически повторяет Хана. Я могу зайтись в пронзительном хохоте. Я могу разрыдаться или выцарапать ей глаза.
Вместо этого я отвешиваю ей пощечину. Поток гнева протекает сквозь мою руку прежде, чем я успеваю осознать, что я делаю. Хлопок получается неожиданно громкий, и какое-то мгновение я уверена, что сейчас на кухню ворвутся охранники. Но никто не появляется.
Лицо Ханы мгновенно начинает краснеть. Но она не вскрикивает. Она не издает ни звука.
В тишине я слышу собственное дыхание, прерывистое и отчаянное. На глаза мне наворачиваются слезы. Меня одновременно переполняют стыд, гнев и тошнота.
Хана медленно поворачивается ко мне. Она почти печальна.
— Я это заслужила, — произносит она.
Внезапно меня захлестывает изнеможение. Я устала сражаться, устала наносить и получать удары. Как странно устроен этот мир: люди, которые просто хотят любить, вместо этого вынуждены становиться воинами. Такова извращенная сущность жизни.
СНОСИТЕ СТЕНЫ
Сносите стены.
В конце концов, именно в этом суть. Вы не знаете, что произойдет, если вы снесете стену. Вы не можете заглянуть через нее, не можете узнать, что это принесет — свободу или гибель, развязку или хаос. Это может быть рай, а может — крушение.
Сносите стены.
Иначе вам придется жить в тесноте, в страхе, возводя баррикады против неизведанного, вознося молитвы против тьмы, читая стихи страха и напряженности.
Иначе вы никогда не познаете ада — но никогда и не обретете царствие небесное. Вы никогда не вдохнете свежего воздуха и не изведаете полета.
Все вы, где бы вы ни были — в ваших великолепных городах и захолустных городишках.
Сносите стены.
