Очень близкие строки!
Оставлю их здесь.
ЛЮБОВЬ-ВРАЖДА Мы любим и любви не ценим, И жаждем оба новизны, Но мы друг другу не изменим, Мгновенной прихотью полны. Порой, стремясь к свободе прежней, Мы думаем, что цепь порвем, Но каждый раз всё безнадежней Мы наше рабство сознаем. И не хотим конца предвидеть, И не умеем вместе жить, — Ни всей душой возненавидеть, Ни беспредельно полюбить. О, эти вечные упреки! О, эта хитрая вражда! Тоскуя — оба одиноки, Враждуя — близки навсегда. В борьбе с тобой изнемогая И всё ж мучительно любя, Я только чувствую, родная, Что жизни нет, где нет тебя. С каким коварством и обманом Всю жизнь друг с другом спор ведем, И каждый хочет быть тираном, Никто не хочет быть рабом. Меж тем, забыться не давая, Она растет всегда, везде, Как смерть, могучая, слепая Любовь, подобная вражде. Когда другой сойдет в могилу, Тогда поймет один из нас Любви божественную силу — В тот страшный час, последний час! <1892>
ТИШИНА Бури лишь в юности сердце пленяют, Но пролетают: Сила ничтожна их дикая, И после них остается одна Правда великая, Ненарушимая — В сердце — покой, в небесах — тишина, Ибо лазурь Вечно — безмолвная, Недостижимая, Так же, как истина, полная, Выше всех бурь. Бог — не в словах, не в молитвах, Не в смертоносном огне, Не в разрушенье и битвах, Бог — в тишине. Небо и сердце полны тишиной: Глубже, чем все мимолетные звуки, Глубже, чем радость и муки, В сердце безбурном, В небе лазурном — Вечный покой. 3 сентября 1892
НИРВАНА И вновь, как в первый день созданья, Лазурь небесная тиха, Как будто в мире нет страданья, Как будто в сердце нет греха. Не надо мне любви и славы: В молчанье утренних полей Дышу, как дышат эти травы... Ни прошлых, ни грядущих дней Я не хочу пытать и числить, Я только чувствую опять, Какое счастие — не мыслить, Какая нега — не желать! Июль 1895
Весь этот жалкий мир отчаянья и муки, Земля и свод небес, моря и выси гор, Все впечатления, все образы и звуки, Весь этот пасмурный и тесный кругозор Мне кажутся порой лишь грезою ничтожной, Лишь дымкой легкою над бездной пустоты, Толпою призраков, мелькающих тревожно, И бредом тягостным болезненной мечты. И сердце робкое сжимается тоскливо, И жалко мне себя, и жалко мне людей, Во власть покинутых судьбе несправедливой, Во тьме блуждающих толпою сиротливой, Природой-мачехой обиженных детей... Негодование бессильно замирает, И чувства нового рождается порыв, И трепетную грудь высоко подымает Какой-то нежности ласкающий прилив, Какой-то жалости внезапное волненье, Участие ко всем, кто терпит, как и я, Тревогу тех же дум, такие же сомненья, Кто так же изнемог под ношей бытия. За горький их удел я полон к ним любовью, Я всё готов простить — порок, вражду и зло, Готов пойти на казнь, чтоб сердце жаркой кровью, Терзаемо за них, по капле истекло!.. 1883
«Христос воскрес», — поют во храме; Но грустно мне... душа молчит: Мир полон кровью и слезами, И этот гимн пред алтарями Так оскорбительно звучит. Когда б Он был меж нас и видел, Чего достиг наш славный век, Как брата брат возненавидел, Как опозорен человек, И если б здесь, в блестящем храме «Христос воскрес» Он услыхал, Какими б горькими слезами Перед толпой Он зарыдал! Пусть на земле не будет, братья, Ни властелинов, ни рабов, Умолкнут стоны и проклятья, И стук мечей, и звон оков, — О лишь тогда, как гимн свободы, Пусть загремит: «Христос воскрес!» И нам ответят все народы: «Христос воистину воскрес!» 1887